Уродка: и аз воздам - Геннадий Петрович Авласенко
– Сука! – закричал он, выхватывая меч и беспомощно озираясь по сторонам. – Где ты прячешься, тварь поганая?! Давай, выходи!
Естественно, никто ниоткуда к инспектору не вышел, да это было бы слишком уж просто: вот так, сходу, взять и схватить убийцу. И поняв это, инспектор выронил меч и, опустившись на колени возле жены, осторожно дотронулся до её руки.
Рука Марты была холоднее льда, а, значит, убийство произошло не сейчас, а значительно раньше. Сразу же после их отъезда…
Инспектор даже смог в общих чертах представить, как такое могло произойти. Скорее всего, Марта, после того, как поняла, наконец-таки, что же всё-таки произошло в саду, немедленно кинулась туда и, конечно же, наткнулась на эту вероломную и лживую тварь, которую инспектору следовало бы зарубить сразу же после обнаружения.
Не исключено, что Марта в порыве гнева и отчаянья могла накричать на служанку, пригрозить ей суровой расправой, возможно, даже ударить по лицу, не осознавая того, что перед ней сейчас не прежняя покорная прислужница, а дикий взбесившийся зверь, до того же загнанный в угол. Служанка отлично понимала, чем именно может обернуться для неё потеря хозяйского ребёнка (пусть даже этого ребёнка и спасут после), и терять ей было абсолютно нечего. А Марта самим своим присутствием лишила служанку возможности улизнуть тихо и незаметно…
За что и поплатилась…
Дальнейшие свои действия в тот злополучный день инспектор помнил плохо. Вернее, не помнил совсем. Так, отдельные эпизоды, нисколько даже не связанными между собой.
Вот он беспорядочно мечется по саду, в отчаянии разрубая мечом столь долго и бережно взращиваемые ранее земляничные и томатные деревья (стволы у них сравнительно мягкие, травянистые, с одного удара меч надвое пересекает). Вот на собственной кухне он громит и переворачивает всё, что только возможно… и даже пытается что-то там поджечь, но спички, одна за другой, просто ломаются в дрожащих, непослушных пальцах и ничего из этой затеи не получается. А вот он уже у ворот крематория… и тоже с обнажённым мечом… и грозится проткнуть им каждого, кто попытается внести тело Марты внутрь здания. Ибо она жива! – кричал инспектор с надрывом. – Она просто спит, а вы что, хотите сжечь её за это живьём?! Это жестоко, это бесчеловечно… и этого никогда не будет! Я просто не позволю вам совершить подобное злодеяние, слышите вы, сволочи… никому из вас не позволю!
Он кричал, заслоняя собой носилки с лежащим на них телом жены, а вокруг стояли люди и никто из них так и не решился подойти поближе, даже священник, который издалека всё пытался уговорить инспектора образумиться и положить наземь оружие.
А между тем время шло, и этот страшный день тоже подходил к своему завершению. И надо было на что-то решаться, ибо покойников требовалось сжигать сразу же в день смерти, иначе душе (даже самой чистой и безгрешной) крайне затруднительно будет оказаться напрямую в раю.
Всё это священник в сотый, наверное, раз пытался втолковать инспектору, и тот с ним в сотый же раз соглашался: что да, мол, именно так и следует поступать, святой отец! Но именно с мёртвыми, а Марта… она ведь жива… она просто спит и вот-вот должна проснуться, нужно лишь ещё немножечко подождать…
А потом (по собственной ли инициативе, по указанию ли вконец отчаявшегося священника) к инспектору всё же смогли подобраться незаметно сзади несколько человек. Набросились разом, повалили на землю, с трудом превеликим, но всё же смогли вырвать меч из холодных окостеневших пальцев. А инспектор, пока его так держали и крепко связывали, всё пытался хоть каким-то образом высвободиться, обкладывал всех присутствующих отборными трёхэтажными матюками и обещал им всем самые страшные и самые изысканные кары в самом недалёком будущем.
Потом он затих. И равнодушно наблюдал, как подняли носилки с телом Марты и занесли их внутрь, как повалил из средней трубы крематория густой чёрный дым. А потом, когда священник вынес небольшую глиняную урну с пеплом и, остановившись, вопросительно посмотрел на инспектора, тот лишь кивнул согласно.
Инспектора развязали (предварительно убрав меч как можно дальше), и он, приняв из рук священника урну с прахом, принялся молча рассеивать ещё тепловатый пепел по ветру, ибо просто обязан был совершить это первым. Марта родилась в отдалённом северном поселении, который и посёлком назвать можно было с большой натяжкой (так, полустанок, скорее), там же проживали все её близкие и далёкие родичи. Так что именно муж являлся самым близким, и даже единственно близким ей человеком в этом посёлке, и именно поэтому он должен был начать священную церемонию прощания с безвременно усопшей…
Что инспектор и совершил, передав после урну обратно священнику.
А потом новый провал в памяти. Даже целая череда провалов.
Но зато хорошо запомнился трактир, где, составив столы в один длинный ряд, устроили торжественные поминки, и любой житель посёлка мог придти сюда и беспрепятственно сесть за любой из столов. Но почему-то пришло очень мало людей, более половины мест так и осталось пустыми… а те, кто всё же соизволил явиться, как-то очень быстро перепились и принялись вести себя, не то, чтобы слишком уж развязно, но как-то непозволительно весело и оживлённо. Смеялись, шутили, громко беседовали между собой…. и инспектору всё это, естественно, очень не понравилось.
Немедленно взобравшись на один из столов, он заорал, требуя, чтобы все присутствующие немедленно заткнулись и, вообще, вели себя подобающим образом из уважения, пусть и не к нему самому (ему и даром не нужно долбанное их уважение!), так хотя бы к покойнице. А если они не согласны с этой его вполне справедливой и весьма настоятельной просьбой, то пусть убираются прочь… никто их насильно задерживать тут не станет…
И все действительно тотчас же убрались… все до единого, так что инспектор вдруг остался совершенно один среди всех этих траурных столов, впрочем, нисколечко этому не огорчившись. А просто принялся пить, переходя от стола к столу, пить, даже не закусывая… а потом за столами оказались вдруг все без исключения дамы из соседнего с трактиром борделя, а также их прислуга, привратник, вышибала и даже несколько сутенёров. Сами они сюда прибежали, почуяв халяву, или инспектор всё же через кого-то передал в бордель устное приглашение… этого он так и не вспомнил. Припомнилось лишь, что он очень этим новым гостям обрадовался, и самолично наливал им всем вино в большие пузатые бокалы, и сам пил наравне со всеми… пил и не пьянел…
А
